Может ли быть «законным» стихийный протест?

В Екатеринбурге уже несколько дней идут стихийные массовые протесты против строительства храма в сквере у Театра драмы. Власти реагируют на них достаточно жестко: полиция задерживает десятки протестующих, а руководители Свердловской области требуют проводить акции в соответствии с законом. Проблема в том, что российские законы вообще не предполагают такого явления как стихийный протест.



Первым призыв к соблюдению закона озвучил вице-губернатор Сергей Бидонько по итогам совещания у губернатора Евгения Куйвашева.

«Никто не запрещает им выражать позицию. Они могут подать заявку на определенное место, проводить митинги в соответствии с законом. Всё должно быть в правовом поле. Всё, что выходит за эти рамки, органы правопорядка будут пресекать», — сказал вице-губернатор.

День спустя Бидонько повторил тот же самый призыв после совещания с ректорами уральских вузов.

«Никто не может запретить человеку выражать свое мнение, участвовать в акциях и митингах. Но проводить их нужно так, как этого требует закон. Не нужно поддаваться на призывы к нарушению закона. Не нужно поддаваться на провокации. Не нужно идти на несогласованные акции, подвергая себя опасности», — заявил Сергей Бидонько.

Подобные призывы обнажают большую пропасть между законодательством и сознанием правящего класса с одной стороны и реальными общественными процессами — с другой стороны.

Давайте посмотрим, как мог бы выглядеть «законный» протест против строительства храма с точки зрения властей. В понедельник, когда вокруг сквера был выставлен забор, должны были определиться организаторы акции. Они должны были подготовить уведомление о проведении публичного мероприятия и отнести его в министерство общественной безопасности Свердловской области. Проводить мероприятие в тот же день совершенно точно было нельзя: пикет можно было организовать только через три дня, митинг — самое раннее через десять дней. Очевидно, что к тому времени в сквере уже появился бы капитальный забор.

При этом далеко не факт, что протестующим вообще разрешили бы собраться в сквере или на Октябрьской площади. Министерство могло отправить горожан защищать сквер в другое место — например, на площадь Обороны или в парк Камвольного комбината. Да, акция в защиту одного сквера, проходящая в другом парке, выглядела бы нелепо, но закон это позволяет. Но даже если акцию разрешили бы провести на Октябрьской площади, полиция смогла бы выставить там ограждения таким образом, чтобы не подпустить протестующих к скверу.

Далее, как уже говорилось, у такой акции обязательно должны были быть официальные организаторы. Перед началом пикета или митинга их предупредили бы о недопустимости нарушения закона. В случае, если кто-то из участников акции нарушил порядок ее проведения (например, повредил зеленые насаждения), организаторы могли быть наказаны — оштрафованы или помещены под арест.

Как можно заметить, порядок, на который ссылается вице-губернатор и другие представители власти, очень четко регламентирован. Но он совершенно не рассчитан на стихийный процесс. С точки зрения авторов закона и его исполнителей никакой стихийный протест, никакое низовое народное движение вообще невозможно. Но как мы видим в случае с Екатеринбургом, реальность оказывается куда более разнообразной, чем это представляют себе российские законодатели.

На примере последних событий мы увидели, что стихийный протест действительно возможен. Мало того, он может собрать сотни и даже тысячи человек в очень короткие сроки. У такого протеста нет ни формальных, ни неформальных организаторов. В современной информационной реальности такие организаторы попросту не нужны: благодаря соцсетям люди могут собраться в одном месте без централизованной агитации и организации.

Возникает почти патовая ситуация. Стихийный массовый протест есть, но законом он не предусмотрен. Получается, что акции, проходящие в Екатеринбурге, незаконны по определению и другими быть попросту не могут. Их нельзя провести «по закону», от них можно только отказаться. Государство может отреагировать на них только репрессивными методами: разгоном акций и наказанием протестующих. Но тут, опять же, возникает парадокс: по закону даже у несанкционированной акции должны быть организаторы. Поскольку в реальности их нет, власти сами задним числом «назначают» таких организаторов и привлекают их к ответственности. Так, в Екатеринбурге таким организатором объявлена Анна Балтина — создатель сообщества «Парки и скверы Екатеринбурга». Во вторник она в качестве «парламентера» участвовала во встрече с губернатором, а уже на следующий день к ней пришла полиция. Видимо, согласившись пойти к губернатору, Балтина, сама того не понимая, признала свою «вину» в организации протеста.

Екатеринбургский кейс позволяет сделать несколько важных выводов о стихийном протесте.

Первое. Российское законодательство о митингах зарегулировано до абсурда. Оно выглядит стройно на бумаге, но когда дело доходит до реального протеста, оно оказывается настолько избыточным, что попросту не работает. Никто даже не пытается подавать заявки на митинги, понимая бесполезность и громоздкость этой процедуры: люди просто собираются там, где хотят.

Второе. Призывы региональных чиновников «соблюдать закон» по этой причине тоже оказываются абсурдными. Представителям власти, живущим в логике поручений и приказов, сложно понять, что у какого-либо процесса может не быть организатора. Они пытаются перевести в плоскость закона то, что изначально лежит в другой плоскости. Иных методов воздействия на протестующих они представить не могут, выстроить эффективную коммуникацию не получается.

Третье. Такая «внезаконность» стихийного протеста создает почву для силовых разгонов и дальнейшего преследования протестующих. Государство сконструировало такую ситуацию, что любой участник подобного протеста при желании может быть привлечен к ответственности. То есть у человека, который хочет выразить свою позицию и, к примеру, защитить сквер, есть два выбора: либо остаться дома, либо пойти на акцию, за которую его могут наказать. Понятно, что несколько тысяч человек одновременно не задержат, но всегда остается элемент случайности и риска, от которого никто не застрахован.

«Политсовет»