Философия запрета

Государственная дума уходит на каникулы, оставляя россиян с ворохом принятых и непринятых законов, суть которых можно описать одним словом: «запретить». Мода на запреты начала набирать обороты еще в 2012 году, и сейчас, кажется, достигла пика. Если раньше заголовки типа «Депутаты предложили запретить...» появлялись раз в одну-две недели, то теперь их приходится читать чуть ли не каждый день. Тенденция становится слишком очевидной и навязчивой, чтобы игнорировать ее или просто смеяться над ней. И вот все больше или больше людей начинают задаваться вопросом — зачем они запрещают? Хотя на самом деле лучше спрашивать — зачем они делают вид, что запрещают?


Изображение с сайта www.corporacia.ru

Кружевные трусы, иностранные слова, пропаганда секса, кеды, осквернение дат, ретвиты, роды на дому, пивные «баклажки», реабилитация нацизма — список того, что запрещают депутаты, можно, кажется, продолжать бесконечно. Причем никакой логики в этом, на первый взгляд, проследить невозможно: разве что логика абсурда. Впрочем, есть еще один момент — создается ощущение, что некоторые запреты придуманы из эстетических соображений, для красоты заголовка в провластной газете. И вот тут, кажется, можно начать о чем-то догадываться.

Если посмотреть на судьбу большинства этих запретов, то можно легко узнать, что очень многие из них так и не доходят до реального законодательного воплощения. Например, инициативы единоросса Евгения Федорова, как правило, так и остаются на страницах газет и даже не попадают в Госдуму. Так, в этом году он в реальности выступил соавтором всего лишь шести законов, ни один из которых пока не принят. В том году он внес только четыре закона, с тем же нулевым результатом.

Такая же участь постигает и инициативы других популярных депутатов-запретителей — Олега Михеева из «Справедливой России» и Михаила Дегтярева из ЛДПР. Их законы либо отклоняются, либо снимаются с рассмотрения еще на предварительных стадиях. Более того, даже великая и ужасная Елена Мизулина время от времени отзывает свои запретительные законы: например, отозваны законы о запрете детям посещать заведения, где продают алкоголь, и предложение исключить из УК понятие «половой зрелости».

Часть новостей о запретительных инициативах оказывается либо «утками», либо искаженной информацией, которую вскоре опровергают официальные источники. Например, новость о том, что «россиян будут судить за ретвиты и репосты», опроверг замминистра связи Алексей Волин. Информацию о том, что Минюст хочет фактически запретить роды на дому, отказавшись регистрировать детей, рожденных вне роддома, сам же Минюст и опроверг. Оказалось, что таких детей регистрировать будут, но для этого все равно потребуется медицинская справка.

Но эти опровержения мало кто читает, они не попадают в топы новостей, и, кажется, их даже специально стараются умолчать. В итоге в массовом сознании остается только факт — «запретили», а реален этот запрет или нет, уже не так уж важно. И здесь снова настало время задать вопрос — зачем? Зачем депутаты вносят законы, которые гарантированно не будут приняты или отозваны ими же самими? Зачем провластные (это важно) издания публикуют явно искаженную информацию о якобы готовящихся запретах?

Есть несколько популярных версий. Первая — что таким способом власти хотят отвлечь внимание от чего-то важного. Версия полуконспирологическая и не слишком убедительная. На самом деле этот прием практически никогда не работает: если в стране происходит действительно что-то важное, то оно все равно привлечет к себе внимание, как бы кто его ни отвлекал. Вторая версия — что депутаты так набивают себе популярность. В это можно поверить, хотя вряд ли тот же депутат Михеев сможет конвертировать свою популярность во что-то полезное даже для самого себя.

Но пусть даже так, пусть отвлекают внимание и набивают популярность, но ведь это не снимает главного вопроса: почему для этих целей используют именно запреты, а не что-то другое. Способов отвлечь внимание и стать популярным для политика масса, но в последние два года для этого используются почти одни только запретительные законы (или их имитация). И еще важный момент: в общество все эти инициативы вбрасываются через прокремлевские издания, а сами депутаты давно и прочно контролируются президентской администрацией. То есть можно утверждать, что именно власть продуцирует этот массив фальшивых запретов, из которых большинство так никогда и не будут приняты.

По сути, мы имеем дело с неким тщательно конструируемым информационным полем, состоящим из элементов-запретов, носящих преимущественно виртуальный характер. Для чего же конструируется это поле?

Первая версия — утилитарная. Дело в том, что в этом массиве фальшивых запретов гораздо проще проводить и реализовывать запреты реальные, которые, разумеется, тоже принимаются. Виртуальные запреты создают туман, в котором намного легче смириться с тем, что что-то запрещают на самом деле. То есть если бы власть просто запретила пивные «баклажки», рекламу на кабельных каналах и осквернение дат, это могло бы вызвать куда более серьезное возмущение, чем сейчас, когда в ежедневном потоке подобных новостей мы уже просто не разбираем, что из этого реально, а что нет, и просто устало машем на все рукой. «Ну что еще ждать людей, запрещающих кеды и роды на дому», — говорим мы, покорно ожидая следующих законодательных инициатив. Ажиотаж вокруг запретов девальвировал само это понятие, и в этих условиях реально запрещать стало намного проще. И власть, конечно, продолжит это делать — под прикрытием еще более безумных, но фейковых инициатив.

И вторая версия — почти философская. Информационное поле, о котором шла речь, неизбежно оказывает влияние на коллективное сознание. Привычка к запретам создает особую социально-психологическую атмосферу. Нам создают картину мира, в которой все запрещено, в которой нас за каждый привычный, казалось бы, поступок может ожидать административная или уголовная ответственность. Это волей или неволей заставит людей задумываться перед каждым шагом: а вот то, что делаю сейчас, оно уже запрещено или нет? В конце концов это порождает страх перед всесильной государственной машиной, которая вольна запретить что угодно и наказать кого угодно по своему усмотрению. На этом страхе в ближайшие годы и будет держаться система российской власти. И для этого страха важна именно информационная составляющая — то есть главное писать и говорить о запретах, не всегда даже реализуя их на практике. Что, собственно, и происходит сейчас.

Обе эти версии не исключают друг друга — вполне вероятно, что эти соображения работают одновременно, взаимно дополняя друг друга. И, конечно, каждый отдельный депутат Госдумы, внося очередной закон, не думает о политико-философской подоплеке того, что он делает. Он действует в логике, которую диктует ему система — любой политик должен чувствовать эту логику очень хорошо. И вот из этих депутатов-винтиков и производимых ими виртуальных и реальных запретов и состоит машина нашей нынешней государственности. И эта машина набирает ход.

Алексей Шабуров