Что такое патриотизм сегодня?

«Российская власть должна держать свой народ в состоянии постоянного изумления», ― писал Салтыков-Щедрин полтора столетия назад. И как в воду глядел: нынешние правители России изумляют нас не меньше, а порой и больше, чем их августейшие предшественники: что ни год, то новый гениальный проект, новая идея фикс: «национальные проекты», «суверенная демократия», «модернизация», «четыре И» (институты, инфраструктура, инновации, инвестиции). А потом были «Сколково», «нанотехнологии». Всего и не упомнишь. Громко кричали и быстро забывали…

Теперь вот новая напасть: на встрече с региональными омбудсменами в сентябре этого года старый-новый президент предложил последним найти новую национальную идею (видимо, комичный итог подобных изысканий времен Ельцина ничему не научил). Но и этого мало. Власти вдруг заговорили о патриотизме и даже создали в администрации президента соответствующее управление. Ну как тут снова не вспомнить незабвенного Михаила Евграфовича: «Когда начинают часто говорить о патриотизме, значит ― опять что-то украли!»

А между тем, попытки сформулировать какие бы то ни было «новые ценности» выглядят сегодня все более безнадежными. Кажется, перебрали уже все возможные идеи, а инфляционная реальность обесценивает их еще до появления в обращении. Вот и очередная попытка сформулировать объемлющую национальную идею на деле оказывается негодной и бестолковой. В чем тут дело? В слишком ли резком разрыве между прошлым и настоящим? В том ли, что и прежние ценности были лишь имитацией их в духе «морально-политического единства», а нынешняя жесткая реальность отвергает имитацию? Более того, могут ли вообще быть сформулированы эти ценности на прежнем, скомпрометировавшем себя языке пропагандистской машины?

Однако многолетнее отсутствие перспективного социального проекта становится «пугающей пустотой». Мы не знаем, чего хотим. Не хотим жестокого, людоедского государства, но устраивает ли нас его нынешняя расхлябанность? Мы апеллировали к «общедемократическим ценностям», но оказалось, что никакого «общедемократизма» нет. Есть Америка, Япония, Греция, и то, что немцу здорово, то нам и вусмерть не надо. У себя тошно, и у других — несладко. Родной ад отторгли, а чужим раем не насытишься…

Нам трудно сформулировать свои чувства к родной земле. «Но ложимся в нее и становимся ею, Оттого и зовем так свободно своею», — писала Анна Ахматова. Ну что такое сегодня наш патриотизм — слово, которое после пресловутого «военно-патриотического воспитания» и произнести нелегко? Повседневная жизнь во благо близких? Или то, от чего мы отталкиваемся, увидев чужие — и чуждые — страны и порядки и тем самым проникаясь любовью и пониманием своих собственных?

Если нельзя положиться на большие идеи, говорил мудрец, положись на здравый смысл. Может, прежде чем выдвигать новые ценности, стоит сделать попытку разобраться в собственных чувствах и переживаниях? Получится не диагноз, а анамнез: попытка описания.

Сегодня «патриотизм» — слово, чаще других употребляемое в политическом лексиконе. Похоже, что все кому не лень используют его — одни как ключ, другие как отмычку, чтобы, проникнув в душу постимперского избирателя и завладев ею, дорваться до власти. Вот мы и решили предложить свою версию этой необъятной темы и попытаться выяснить, что же такое сегодня — российский патриотизм?

Чтобы понять это, неплохо бы сначала выяснить, что значит сегодня быть русским или россиянином. Для поиска «потерянной» русской идентичности попробуем выстроить некий треугольник. Его первая вершина — это русские как этнос, то есть общность по кровно-родственным связям. Вторая — это русские (россияне) как люди на службе русскому государству. И третья — это россияне по гражданству, по принадлежности к нации, то есть общность свободных людей-граждан в соседском обустройстве своей территории. Надо признать, что русские очень быстро вышли из состояния этнократии: история с «призванием варягов» показывает, что наши праотцы отошли от кровно-родственной общности в пользу службы князю и земле. Дальнейшая история шла под знаком постоянного поиска русскими ответа на вопрос, кому они служат: государству или земле, начальству или Родине. Чисто имперски-службистский принцип можно упрощенно сформулировать так: где начальство платит, там и Родина. А принцип нации — это служба земле, где ты живешь, независимо от состава твоей крови и от того, какое начальство тобой правит или пытается править. Если же, как некоторые сейчас пытаются сделать, взять за основу «принцип крови» и пытаться выяснить, кто является «истинно русским», то первым из отечественной культуры должен вылететь потомок «арапа» Пушкин. После этого история России становится просто неинтересной и бессмысленной.

Здесь, однако, следует уточнить понимание термина «империя», тоже достаточно захватанного и мифологизированного: для одних это ругательное слово, символ «тюрьмы народов», для других — идеал российского государственного устройства. Многие считают ключевой характеристикой империи сочетание метрополии и колоний. Отсюда, кстати, и мнение большинства исследователей, что Россия никогда не была настоящей империей. На самом деле классическая имперская модель подразумевает отсутствие этого разделения: все граждане империи равны в подданстве верховному властителю. Стержень империи — выстроенная сверху донизу иерархия службы. Россия, начиная с Петра, была очень близка к идеальному типу империи. Для Петра наиболее русскими, то есть истинными «россиянами», были те, кто верно служил ему и, соответственно, государству. Брюс, Лефорт, Гордон, которые с трудом говорили по-русски, представлялись более русскими, чем многие соплеменники — обленившиеся боярские недоросли, бунтующие стрельцы или беглые холопы, не несущие государева тягла.

Православная Российская империя была более совершенной имперской формой, чем, скажем, английская или французская. Ведь она позволяла под эгидой православного царя служить всем этносам. Правда, сохранялся серьезный барьер: на государственную службу брали лишь тех, кто принимал православие. Этот критерий, позволявший выйти за пределы чисто этнических ограничений, сам был, конечно, ограничителем, фактически ущемляющим интересы многих народов империи, недовольство которых способствовало впоследствии ее краху и успеху большевиков.

Приход последних к власти привел к становлению империи еще более универсалистского типа, где можно было служить уже независимо ни от этноса, ни, тем более, от вероисповедания. Коммунизм как идеология и новая квазирелигия стал супермировым явлением, превзойдя в этом смысле православие, представляющее собой лишь одну из ветвей христианства.

Вскоре, однако, выяснилось, что претензии коммунистической империи на всемирность несостоятельны: большая часть мира воспринимала ее скорее как отклонение от магистрального пути мировой цивилизации. И тогда началась горбачевская перестройка, первоначально задуманная как попытка предложить этой империи еще более универсалистский проект, основанный на подключении к «мировой цивилизации», к «общечеловеческим ценностям». Но это «подключение» в итоге и похоронило коммунистическую империю. Дело в том, что конструкция была лишена несущего коммунистического каркаса, что фактически и разрушило ее. Правда, вскоре оказалось, что не все в коммунистической империи было так уж плохо. Например, выступая как универсализирующее начало, она ослабляла этнократические претензии, ибо ее гнет не только подавлял гражданское общество, но и сдерживал этнократическую войну всех против всех.

Сегодня принято обличать советский тоталитаризм (термин сам по себе скорее публицистический, нежели научный). Однако и здесь неуместно мифотворчесто. Парадокс истории заключается в том, что тоталитаризм является оппонентом вовсе не демократии, а хаоса. Большевистская диктатура возникла как ответ на российский революционный хаос, а не на демократию — у нас ее не было.

Однако существует еще одна историческая форма ответа на хаос — либерализм. Либеральные идеи, выраженные в послереволюционной Англии Джоном Локком, были сформулированы тогда, когда традиционалистские основы английского общества были разрушены, а этатистские попытки их восстановления, реставрации сверху выглядели еще более разрушительными. Еще Аристотель, споря с Платоном — сторонником тотального государства, считал, что тот, кто хочет все максимально контролировать, — главный разрушитель. А ведь бюрократия, «проверяя все амбары», проедает общественное богатство, которое без остатка идет на ее содержание. Поэтому наиболее стабильно то общество, в котором нижние этажи отданы на самоорганизацию.

Казалось бы, откуда в России, с ее известными имперско-тоталитарными традициями и недоразвитым «третьим сословием», может появиться массовый носитель либеральных идей? Вопрос закономерный. Но и здесь не надо демонизировать Россию и ее историю. У нас абсолютно нормальная страна, в которой действуют все основные общественные закономерности. Ведь главное для движения общества вперед — это не создание социального идеала, к которому надо стремиться, а отсечение патологических форм.

В мировой и российской истории есть две основные тенденции: одна — к продуктивности в широком смысле, другая — паразитическая. Главный порок современного политического режима в России — это то, что под разговоры о необходимости высвобождении гражданского общества из-под пут государства (вспомните медведевскую «Россия, вперед!») сформировалась еще более властно-паразитарная бюрократия, чем была раньше. Непроизводительные слои стали обходиться нам еще дороже, непродуктивность общества усугубилась. Эта опасная тенденция проедания национального богатства при пренебрежении к отечественному конкурентоспособному производству грозит нам новой варваризацией. Избежать этой опасности можно только на пути либеральной политики, понимаемой как создание возможностей для самостоятельного обустройства гражданами своего дома, а не как безразличное превращение его в проходной двор и объект растущего аппетита проворовавшейся власти.

Конечно, сегодня российское общество расколото. Причем считается, что либерализм — это главное идейное оружие «новых западников» типа Рыжкова, Немцова или Каспарова, что уже исключает его принятие на вооружение нынешними «самобытниками», такими как Дугин или Соловей. Как примирить эти два традиционных для России типа мышления и предотвратить варварство?

Посмотрим на социологическом уровне, против чего и те, и другие выступают. «Западники» — против коррумпированной властной номенклатуры и развращенного бюджетным патернализмом прогосударственного бизнес-сообщества. То есть против тех, кого можно определить как непродуктивные паразитические индивиды. А «самобытники»? Против «криминальной буржуазии» и всяких там «купи-продаев» (то есть против непроизводящей части предпринимателей), а также против всё тех же коррупционеров в государственных структурах. Получается, что главный объект критики один и тот же: обременительный «трутень», который использует свое место в качестве кормушки, не производя, а потребляя.

Поэтому и «новым западникам», и «самобытникам» следует демифологизировать ситуацию и на строго социологическом уровне совместно выяснить, против кого они борются, кто сегодня непродуктивен. Тогда и рецепт «отсечения патологии» в российском обществе будет очевиден. Это, во-первых, предоставить большую свободу производителю, то есть надо по-настоящему, а не на словах либерализовать экономику. Во-вторых, развивать местное самоуправление, предоставить большую экономическую свободу регионам — например, увеличив их долю в распоряжении налогами. Правда, эта передача власти на места будет иметь смысл лишь в том случае, если будет существовать гражданский контроль за деятельностью власти, в т.ч. посредством института выборов и независимых СМИ. Если же они останутся лишь местными филиалами неподконтрольного и коррумпированного Центра, то перераспределение полномочий ничего не решит: если раньше все проедал Центр, то теперь будут проедать его филиалы на местах. Причем во втором случае это будет сделано гораздо быстрее. Наконец, третье, и, пожалуй, самое главное — с всесилием коррумпированной и несменяемой номенклатуры должно быть покончено.

Отсюда, возвращаясь к вопросу «Что такое российский патриотизм сегодня?» — отвечу: любое обуздание паразитирующей бюрократии, борьба с коррупцией и разбазариванием национального богатства, любое содействие складыванию нормальной нации на основе гражданского общества и являются сегодня главной патриотической задачей.

Сергей Мошкин